Hollywood Irish

"Hollywood Irish" – книга из шести интервью актеров ирландского происхождения, вышедших, если так можно выразиться, на мировую арену: Гэбриел Бирн, Эйдан Куинн, Лиам Нисон, Стивен Ри, Пирс Броснан и Патрик Берджин. Автор этой книги Эйн О'Коннор – тоже ирландка, и бывшая возлюбленная Гэбриела Бирна, его многолетняя подруга, которую он считал – даже после расставания – близким и родным человеком. Несколько лет назад Эйн О'Коннор умерла – Бирн назвал эту смерть огромной потерей.

Интервью в книге очень разные, но все длинные и подробные. Вот отрывки из разговора с Гэбриелом. Он состоялся в маленьком пабе под названием "Butterfield's", который находится в маленькой деревушке в графстве Килдар – именно здесь Гэбриел выпил первую в жизни пинту пива в компании своего отца Дэна.

Я появился на свет в Rotunda Hospital в Дублине, в три часа утра. Это событие мне запомнилось не очень хорошо, но – рядом с больницей был театр. Возможно, это всего лишь случайное совпадение…

Воспоминания

Первое воспоминание: мы с мамой забираем из роддома моего младшего брата. День был ветреный, и одеяло, в которое завернули брата, хлопало его по лицу. Я помню, как мы стояли возле больницы и ждали, когда за нами приедут.

Следующее воспоминание отом, как я чуть не отравит своего брата скипидаром, который предназначался для снятия обоев со стен. Мы были одни, брат сидел в коляске посреди комнаты, и попросил меня дать ему попить из этой маленькой бутылочки из-под виски, в которой была какая-то прозрачная жидкость. Я и дал. Он уже довольно много выпил, когда в комнату вбежал отец и ужасно перепугался, и позвал маму; потом приехал доктор с маленьким черным чемоданчиком. Мой брат и вся комната пропахли рвотой и скипидаром. Помню, что меня сильно выпороли и отругали. Я сидел на окне и смотрел, как доктор уходит со своим черным чемоданчиком, а отец сказал, чтобы я слезал с окна – я не кот, чтобы там торчать.

Сейчас брат смеется над всем этим; но спустя некоторое время он чуть не задохнулся, когда я пытался засунуть ему в горло кусок репы, которую он принял за яблоко. И снова он посинел, и снова все перепугались. Про меня стали говорить, что я представляю опасность для маленьких детей, так что мне больше не позволяли оставаться с братом один на один.

Теперь у нас прекрасные отношения. Но представляешь, он по сей день настаивает на том, чтобы когда мы с ним вдвоем в доме,  двери были открыты – так, на всякий случай.

Семья

Нас в семье было шестеро – три мальчика и три девочки; и нам приходилось быть очень терпимыми друг к другу, как это часто бывает в больших семьях. Одна моя сестра умерла четыре года назад очень молодой, так что нас осталось пятеро.

Полагаю, старшим всегда достается обязанность присматривать за младшими – и мне приходилось. Помню по телевизору, на канале BBC показывали шоу "The Curiosity Shop". Там снимался актер Патрик Тротон, который потом сыграл Доктора Кто (Doctor Who – главный герой одноименного сериала, очень популярного – А.Б.). Он произвел на меня огромное впечатление в роли Квилпа. У него были длинные черные волосы, он был небритый и горбатый. Бывало, я я бегал вверх-вниз по лестнице и пугал своих братьев и сестер, а они визжали: "О нет, вот идет Квилп!" Это и было мое первое в жизни представление, если хочешь. Патетично слегка, но правда.

Я знал своих бабушку и дедушку со стороны отца только по его рассказам. У нас были их фотографии, но у меня было с ними мало общего. Они были очень простые люди, работали на ферме. Ходили истории о том, что когда-то они владели большими землями, но однажды их лишили прав на эту землю, и они отправиилсь скитаться по дорогам. Но я не знаю, правда это или нет.

Мой отец был одним из пяти детей в семье. Он стал солдатом, а после армии пошел работать на фабрику "Гиннесс". Пока он был на работе, мама присматривала за нами и домом. Мы жили в Drimnagh, на Brandon Road – эта дорога была названа в честь горы; все дороги в нашей местности были названы в честь какой-нибудь горы – я никогда не мог понять, почему. Такие были названия: Brandon, Lissadell, Madigan, Comeragh…

Когда мы переезжали оттуда, бушевал ураган, шел ливень. Помню, как мама толкала перед собой коляску с моим братом, и мы поднимались в гору по Walkinstown Road. В окнах домов то и дело вспыхивали голубые огоньки, и я спросил маму, что это, а она ответила, что это телевизоры. Я раньше никогда не видел, чтобы телевизор так освещал комнату и окрашивал ее в голубой цвет.

Мы подошли к дому, стоящему в конце дороги, ведущей в гору. На этой дороге стояли фермы, и все эти фермы и поля в конце концов приводили к маленькой деревушке под названием Tallaght, где располагалось древнее монастырское  поселение. Люди, в нем жившие, занимались очень странными делами. Например, там был человек, собиравший помои. Люди говорили, что он разочаровался в любви и живет теперь со своей матерью. Это был мужчина с печальным лицом, который собирал помои, чтобы кормить свиней.

В разрушенном замке, торчавшем на вершине холма словно черный зуб, жил человек с собакой. Его называли "Человек-мешок", потому что с головы до ног он был одет в сшитую из мешковины одежду, на которой было написано "Мучной завод Banglestown". И шляпа его была сделана из мешковины, и обувь тоже.

Кроме того в деревне жила группа людей – думаю, это были цыгане.

Их называли "Парни из низов". Они разъезжали на велосипедах без сидений, и пугали народ, проносясь по улицам на огромной скорости с криками: "Hup ya boy ya".

А еще там была женщина по имени Рози, которая все время разговаривала. Она наводила ужас на пассажиров автобуса, потому что садилась в него и начинала говорить все, что приходило ей в голову; и чаще всего это были какие-нибудь непристойности. Из нее все время извергался сплошной поток сознания.

Парень, стороживший кинотеатр был абсолютно лысый. Когда тушили свет, его силуэт становился похож на силуэт Альфреда Хичкока; и каждый вечер, едва свет гас, публика начинала напевать музыкальную тему из телевизионного фильма "Хичкок". Это приводило его в ярость, и он включал свой карманный фонарик и водил им в темноте, тщетно пытаясь заставить замолчать сто пятьдесят человек..

Здесь смешался дух города и окраин, деревни и мегаполиса. Расти в этом месте было просто великолепно. Теперь эта местность застроена большими домами; и все эти фермы, эти люди со странными занятиями, все эти персонажи исчезли.

Детство

Я не очень хорошо помню, каким был мальчишкой. Но есть одна фотография, сделанная в школе: на ней я улыбаюсь – один из сорока учеников. Не помню, чтобы мое детство было особенно счастливым или несчастным. Были счастливые моменты, и были несчастливые, но не думаю, что детство может быть абсолютно счастливым или беззаботным.

В чем-то я был экстравертом, в чем-то интравертом. Мне не нравилось находится в центре внимания. Совсем маленьким меня начали учить играть на аккордеоне: чудак в галстуке и с трубкой в зубах обучил меня основам игры, а после я стал работать в пабе у своего дяди, исполняя четыре известные мне песни. Я ненавидел это занятие, ненавидел выделяться и привлекать взгляды окружающих. Пока все мои друзья гоняли в футбол или играли в ковбоев, я разучивал "Келли – парень из Киллейна" или "Мосты Парижа", и таскался с аккордеоном по улицам Дублина – что всегда было для меня источником невероятного унижения.

Школа

Сначала я попал к монахиням, в место под названием Coombe – это в старой части Дублина. Моей учительницей была самая старая монахиня в белом накрахмаленном одеянии и белом головном уборе, в котором ее лицо было похоже на лицо призрака. Она вызывала у меня ужас.

В первый раз я приехал туда с мамой. Мы зашли на школьный двор, и я увидел бегающих в новой униформе детей. Помню, как монахиня подошла к одному мальчику, взяла его за ухо и заставила встать в строй; я не знал, что должен присоединиться к ним и войти в школу. И внезапно мама куда-то исчезла, а я оказался в комнате с этой женщиной, одетой в черное, с четками в руках и длинным толстым поясом, свисавшим у нее с талии: ее голос показался мне недобрым и неприятным. И это было началом страха. Я не мог понять, что я там делаю; никто не объяснил мне, что такое школа. Просто однажды ты просыпаешься и обнаруживаешь, что тебе надо отправляться в школу: в форме, от которой у тебя зудит все тело, и сидеть в классе, полном незнакомцев.

В школе я всегда держал глаза опущенными, а по отношению к учителям был чрезвычайно почтительным, потому что понял: они могут наказать меня за что угодно, просто из прихоти. Я в очень раннем возрасте научился молчать и хитрить в отношениях с теми, кто были наделены властью. Теперь мы знаем все о телесных наказаниях, которые были приняты в школах, но когда я  вспоминаю, как нас наказывали без разбора за какие-то воображаемые проступки…

Это была невероятно жестокая дисциплинарная система. Я помню, что ужасно боялся этих круглоголовых людей с огромными руками, так как знал: если им  хоть чем-то не угодишь, это закончится суровым наказанием. И я их ненавидел. По сей день я не питаю особой любви к Братьям Христа. Невозможно смотреть на то, что некоторые из них делали с детьми. Говорю это не из жалости к себе: я оглядываюсь назад и слышу иногда как кто-то говорит: "Да, я тоже это пережил", и "Это не причинило мне особого вреда". Но я не верю, будто бы это пошло мне на пользу.  Убежден, что пробудить в детях жажду знаний и любопытство можно только одобрением, а не побоями и запугиваниями. Я рад, что эта жизнь кончилась, очень рад. Все школьные годы я жил в унижении и страхе. Каждое утро понедельника было… По сей день, когда просыпаюсь у меня в голове возникает мысль: "Сегодня не надо идти в школу! Сегодня я не пойду к Братьям!" Я потом встречался с этими людьми: в основном, это были обычные, нормальные люди, вынужденные жить в неестественном воздержании и учить маленьких мальчиков.

Баллитор

Баллитор – это место, где я в детстве проводил каждое лето. Это деревня в часе езды от Дублина, и все большие дороги лежат в стороне от нее – так что ей удалось сохранить многие черты, другими деревнями утраченные. Это историческое место: сначала здесь был город квакеров, и на протяжении нескоьлких столетий здесь действовала старинная мельница. И во время Голода, когда в Ирландии погибло много людей – в 1842-м году в Ирландии жили 8,5 миллионов человек, а Голод, который длился с 1845-го по 1847-й, сократил население до 4,5 млн.: люди умерли или эмигрировали. Но деревне Баллитор повезло: влияние квакеров и мельница спасли ее. Если бы не эта мельница, может, и меня бы не было – вся моя семья зависела и от нее, и от щедрости квакеров. Люди были сыты, поэтому память о голоде и смерти не оставило в их жизни такого чудовищного следа, как в жизни обитателей других городов.

Автобус из Дублина съезжал с холма и останавливался у подножья. И конечно, прибытие автобуса было главным событием дня. Люди выходили из магазинов,  постоять и посмотреть на тех, кто выходит и заходит в автобус. Под часами, остановившимися на без десяти два, всегда собиралась компания мужчин в кепках. Мы с братом вызывали у них интерес – городские хлыщи! Jackeens – так деревенские жители называли коренных дублинцев. Но для меня это место было магическим сказочным, потому что все здесь было не так, как в городе. Мне нравились люди, чрезвычайно дружелюбные, и наделенные удивительным сдержанным чувством юмора – такой юмор я всегда ценил особенно. Мне всегда было там хорошо, словно дома.

Я жил у брата и сестры своего отца - у них была маленькая ферма в трех милях от этого паба. Полагаю, родителям хотелось избавиться от меня на лето, и я могу их понять; но думаю, что еще им казалось важным, чтобы я узнал деревенскую жизнь – ведь семья моего отца была родом оттуда. И я рад, что они так делали – это осталось со мной навсегда. Забавно: когда я читаю какой-то роман, переношу его действие в эти места; когда думаю об Ирландии – вспоминаю эту деревню. Ее влияние ощущаю во всем. Я часто пишу о том, что услышал или увидел здесь, и возможно, склонен слегка романтизировать это место.

Деревенский образ жизни мне очень нравился – думаю, это генетическое. Мне было хорошо здесь в любое время года – я ведь приезжал не только летом. Я любил деревенскую повседневность, воскресные походы к мессе, когда мы и еще сотни людей спускались к церкви по утрам. Любил ходить в кино – один, два раза в неделю, по субботам и средам: здесь я посмотрел много знаменитых фильмов. Первый фильм Хичкока, который я увидел – "К Северу через Северо-Запад" – смотрел бесчисленное количество раз. Приезжал человек на велосипеде, привозил коробки с пленками – мы все дожидались его под часами. Партер состоял из автобусных сидений, а сзади стояли стулья. Обстановка была ужасающая: пленка то и дело рвалась; или фильм показывали вверх ногами и начинался бардак, и люди требовали деньги обратно… Но смотреть кино там было здорово. А потом мы возвращались домой ночью, шли по дороге и обсуждали фильмы...

Я приходил в этот паб с отцом – здесь я впервые в жизни выпил бокал "Гиннесса". Мне тогда было пять или шесть лет, мы сидели вон там в углу, у камина.

А летом мы принимали участие во всяких деревенских делах – например, косили сено…

Мне всегда очень нравились здешние пейзажи – это мой любимый тип, пасторальный: поля, желтые и зеленые, похожие на лоскутное одеяло. Высоких гор нет, море далеко, но повсюду реки, деревья и поля, и такие вот сонные деревеньки, вроде этой. Мне кажется, все это успокаивает, расслабляет…

Однажды меня украли цыгане. У Йейтса есть стихотворение "Потерявшийся малыш": О дитя, иди скорей, В край озер и камышей, За прекрасной феей вслед – Ибо в мире столько горя, что другой дороги нет", что-то в этом роде. Помню, меня несколько раз предупреждали, чтобы я не общался с цыганами, но конечно же, я не обращал на это внимания. И однажды цыгане, муж и жена, остановили свою повозку рядом со мной и спросили, не подвезти ли меня домой. Они казались такими милыми людьми - и я согласился. И все, что я помню – это как пронесся мимо своего дома, возле которого стояли мои ошеломленные родители и тетки, а я поскакал дальше, в плен. Они нашли меня на повороте дороги, когда я возвращался оттуда, где меня выпустили. Но с тех пор меня называли не иначе как, "мальчик, которого чуть не украли лудильщики".

Одно я понял здесь очень хорошо: у каждого есть своя история. По вечерам мы приходили в паб и слушали людей, сидевших у огня и рассказывавших истории. А потом мы шли домой – дом был в четырех милях отсюда – в темноте, напуганные услышанными рассказами о существах из иных миров и сверхъестественных созданиях, которые, конечно же, существовали на самом деле. И я верил, что раз в семь лет ночью можно услышать как по дороге от Monasterevin к Mullaghmast проскачет Всадник без головы. Я задавал глупые вопросы: "Как же он видит, куда скачет, если у него нет головы?" И мне отвечали: "Не в этом дело, он ведь Всадник без головы".

Еще, когда кто-то умирал, слышны были шаги возле дома. Это была банши – женщина-призрак, преследовавшая семьи, чьи фамилии начинались на О или Мак. На самом деле наша фамилия О'Бирн, так что на нас банши тоже охотилась. И моя мама клянется, что слышала ее несколько раз в жизни. Она стояла около дома, расчесывая гребнем свои длинные рыжие волосы – банши, не моя мама!

Здесь ты рос, ощущая как тонка грань между реальным и потусторонним миром, и очень часто эта грань стиралась: так часто, что непонятно было, реальность это или нет. Ты боялся привидений и гоблинов, ведьм и духов, а особенно мертвецов, возвращавшихся с того света, чтобы охотиться на живых.

Ходила история о том, как в Mullaghmast Rath много веков назад англичане заманили и убили ирландиских воинов: конечно, их призраки водились там повсюду. Там покоились Рыцари Красного бартства, которые все как один встанут из могил в тот день, когда Ирландия обретет свободу. Что они будут делать, когда встанут – понятия не имею, но они спали две тысячи лет, так что полагаю, первое, что им понадобится - хорошо потянуться…

Отец сказал мне однажды, что на этих дорогах столько призраков – людям негде развернуться. Это было наивное, примитивное, языческое мировоззрение, и оно как-то уживалось с католической верой, что порождало очень необычный взгляд на мир.

Перевод Аллы Брук